Шрифт:
Интервал:
Закладка:
“Ленинградская” была пропитана развратом и страхом. Как-то директор гостиницы привез к себе гостей — то ли родственников, то ли знакомых, — и, выйдя из машины, захлопнув дверцу, произнес: “Умоляю: в кабинете у меня — о бабах, о выпивке, о евреях, о чем угодно, — но не о политике!”. Проститутки паслись уже в ста метрах от “Ленинградской”, расширяя район поиска до площади трех вокзалов, работали слаженно и под надзором трех или четырех управлений КГБ и МВД, из-за чего случались накладки. Не раз над Патрикеевым сгущались тучи, грозя крупными неприятностями, но всё пока благополучно сходило с рук, что давало Вениамину право завистливо вздыхать: “Да, теперь я понимаю, что молчание — золото!”.
Чаще прочих Патрикеев имел дела с девицей по имени Тамара. Эта вольная охотница промышляла в номерах иностранцев так, что застукать ее было невозможно, потому что визиты ее напоминали кавалерийские налеты. Одетая под персонал гостиницы, шла она по коридору, в двадцати шагах от намеченного номера стремительно накладывала помаду и крем погуще, влетала к несколько напуганному гостю столицы и начинала столь же стремительно раздеваться, обладая, видимо, искусством еще более стремительно возбуждать мужчину, не прикасаясь к нему. Ни разу даже самые осторожные иностранцы не вскрикивали “Провокация!” и не звали на помощь дежурную по этажу. За час — три или четыре клиента с получением и денег и заказа на будущее; иногда не успевала она удовлетворить все заявки, искала заместительниц и находила их, вербуя подруг, никогда не помышлявших о таком роде занятий. Мужчины, по ее наблюдениям, испытывали особую тягу не к проституткам, а к семейным, вполне добропорядочным женщинам, которые в поисках случайных заработков отваживались на грехопадения, при которых они заливались краскою стыда. Инженершу НИИ, передовика производства, она так прельщала: “Десять минут — и у тебя в кармане десять твоих месячных окладов!”. На что та недоверчиво ахнула: “Да я за десять минут и раздеться-то не успею…”. Тамара презрительно хмыкнула: “Ну и сиди голодная!”.
Их, проституток этих и добровольных помощниц их, Патрикеев очень невзлюбил и со страхом думал о сестре своей: не пойдет ли она по кривой дорожке этой? Выжечь дотла очаг разврата можно было просто: весь низовой и средний персонал забрать на службу в комитет, всех проституток заграбастать — и за сотый километр, но они нужны были, оказывается, Комитету, МУРу, и все они честно работали на Отечество. Невзлюбил Патрикеев и иностранцев, кормивших собою проституток, и всю шайку их вокруг “Ленинградской”. С прохладцей выслушивал наставления начальства, о планах своих, как покончить с проституцией около гостиниц, никому не сообщал, опыт наблюдения не только за объектами говорил: по какой-то странной причине люди ступенькой выше тебя не понимают простейших вещей и частенько городят чушь.
Перешел он уже на второй курс института, было там мало комитетских, всё больше милиция и девушки из судебно-прокурорской обслуги. Юридическая наука усваивалась легко, она была жизнью, которую вел Патрикеев, в которой действовали свои нормы, не те, о которых мудро толковали учебники, но именно на нормы жизни надо было поглядывать, чтоб нарушать их честно.
Из всех врачей мать признавала только старенького участкового терапевта, со своими хворями ходила в районную поликлинику, и прикреплять ее к комитетской не было ни нужды, ни охоты. О сестренке можно было пока не тужить, девчонка училась хорошо и с парнями не баловалась. Хуже было с женщинами. И не так уж тянуло к ним, но надо было уши держать поднятыми. Начальство никак не смотрело на временных сожительниц, если связь была короткой, как июньская ночь, но начинало проявлять интерес, когда у женщины оказывался муж или отношения с нею затягивались, а их, эти отношения, надо было делать открытыми, то есть оповещать о них, избежать чего было подчас невозможно, поскольку о том, где ты и с кем проводишь время, надо было докладывать: в любую минуту могли вызвать и бросить на объект, внезапно показавшийся из-за горизонта.
И хотелось чего-то такого, напоминающего внезапный порыв Блондинки, ни с того, ни с сего полюбившей незнакомого мужчину. О страсти поиска мечталось.
4
Человек, которого он полюбил позднее, как отца, которого вывел потом, можно сказать, в люди, — объект этот майским днем встретился с тощей иностранкой. У памятника героям Плевны произошел контакт, под самым носом ЦК КПСС (“Ну и нахалы!”), но еще большим кощунством было то, что потенциальная шпионка из сумки, где мог поместиться портативный множительный аппарат, достала книгу, определенно попавшую в СССР нелегально, и передала ее неизвестному гражданину, личность которого и надо было установить. Половину лица иностранки закрывали крупные очки, но не в тонкой оправе, а в массивной, роговой; впрочем, ее повела напарница, Патрикеев нацелился на свой объект. Мужчина с легким полупоклоном пожал протянутую иностранкой руку, сделал шаг назад и пошел к Политехническому музею, показав себя чуть позже всем фасадным окнам здания КГБ. Он, возможно, решил подразнить комитетских товарищей. В левой руке держал портфель с двумя застежками. Лет сорок пять, чуть выше среднего роста, особых примет пока не наблюдалось. Ни имени, ни фамилии, ни адреса, в портфеле — подозрительная книга, куда несет ее гражданин, определенно попавший в сети западных спецслужб, неизвестно.